Ты Жизни всё простил: игру,
Обиду, боль и даже скучность.
А темноокую ее Сестру?
А странную их неразлучность?..
Хочешь знать, почему я весел?
Я опять среди милых чисел.
Как спокойно меж цифр и мер.
Строг и строен их вечный мир.
Всё причинно и тайно-понятно,
Не случайно и не минутно.
И оттуда, где всё – кошмары,
Убегаю я в чудо меры.
Как в раю, успокоен и весел,
Я пою – божественность чисел.
Недолгий след оставлю я
В безвольной памяти людской.
Но этот призрак бытия,
Неясный, лживый и пустой, –
На что мне он?
Живу – в себе,
А если нет… не всё ль равно,
Что кто-то помнит о тебе,
Иль всеми ты забыт давно?
Пройдут одною чередой
И долгий век, и краткий день…
Нет жизни в памяти чужой.
И память, как забвенье, – тень.
А на земле, пока моя
Еще живет и дышит плоть,
Лишь об одном забочусь я:
Чтоб не забыл меня Господь.
1913–1925
СПБ – Cannet
(«…революция выкормила его, как волчица Ромула…»)
Д. М.
Пришла и смотрит тихо.
В глазах – тупой огонь.
Я твой щенок, волчиха!
Но ты меня не тронь.
Щетинишься ли, лая,
Скулишь ли – что за толк!
Я все ухватки знаю,
Недаром тоже волк.
Какую ни затеешь
Играть со мной игру –
Ты больше не сумеешь
Загнать меня в нору.
Ни шагу с косогора!
Гляди издалека
И жди… Узнаешь скоро
Ты волчьего щенка!
Обходные дороги,
Нежданные пути
К тебе, к твоей берлоге,
Сумею я найти.
Во мху, в душистой прели,
Разнюхаю твой след…
Среди родимых елей
Двоим нам – места нет.
Ты мне заплатишь шкурой…
Дай отрастить клыки!
По ветру шерсти бурой
Я размечу клоки!
Вернулась – как голубой щит:
Даже небо вокруг голубит.
Скажи, откуда ты, где была?
Нигде; я только, закрывшись, спала.
А почему ты такая другая?
Осень; осенью я голубая.
Ночь холоднее – и я синей.
Разве не помнишь лазурных огней?
Алмазы мои над снегами?
Острого холода пламя?
Ты морозные ночи любил…
Любил? Не помню, я всё забыл,
Не надо о них, не надо! Постой,
Скажи мне еще: где тот, золотой,
Что недавно на небе лежал, – пологий,
Веселый, юный, двурогий?
Он? Это я, луна.
Я и он, – я и она.
Я не вечно бываю та же:
Круглая, зеленая, синяя,
Иль золотая, тонкая линия –
Это всё он же, и всё я же.
Мы – свет одного Огня.
Не оттого ль ты и любишь меня?
Дон-Жуан, конечно, вас не судит,
Он смеется, честью удивлен:
Я – учитель? Шелковистый пудель.
Вот, синьор, ваш истинный патрон.
Это он умеет с «первой встречной»
Ввысь взлетать, потом идти ко дну.
Мне – иначе открывалась вечность:
Дон-Жуан любил всегда одну.
Кармелитка, донна Анна… Ждало
Сердце в них найти одну – Ее.
Только с Нею – здешних молний мало,
Только с Нею – узко бытие…
И когда, невинен и беспечен,
Отошел я в новую страну, –
На пороге Вечности я встречен
Той, которую любил – одну…
Дана мне грозная отрада,
Моя необщая стезя.
Но говорить о ней не надо,
Но рассказать о ней нельзя.
И я ли в нем один! Не все ли?
Мое молчанье – не мое:
Слова земные отупели,
И ржа покрыла лезвее.
Во всех ладах и сочетаньях
Они давно повторены,
Как надоевшие мечтанья,
Как утомительные сны.
И дни текут. И чувства новы.
Простора ищет жадный дух.
Но где несказанное слово,
Которое пронзает слух?
О, родился я слишком поздно,
А бедный дух мой слишком нов…
И вот с моею тайной грозной
Молчу – среди истлевших слов.
Улица. Фонарь. И я.
Под фонарем круг.
В круге, со мною, друг.
А друг – это сам я.
Светит фонарь.
Часы бегут.
Простор. Уют.
Я. Круг. И фонарь.