Том 6. Живые лица - Страница 188

188

Сказал он наконец. – Ты ничего
Еще не понял! Новое сознанье?
Нет, новое – оно не таково!

Не понял ты и смысла наказанья.
Не увидав его в своей судьбе,
Ты – прежний весь. И в этом состояньи

Ты с лаской повествуешь о себе.
Хотел ты цепь разбить – но целы звенья!
Ты вспоминаешь о своей борьбе

Там, на земле, – почти что с умиленьем,
А вечность друга позабыл легко.
И ныне ты – мечтаешь о прощенья?..

Нет, до него, пожалуй, далеко!
Тебе осталось здесь немало дела,
Не залетай же сразу высоко.

Ты и покаяться не мог умело
И главного, увы, не мог понять:
Ведь надо, чтоб душа твоя посмела

Всего совлечься, до пылинки снять,
Отречься от того, что было прежде,
И быть готовой вечно умирать,

Не веря больше никакой надежде…
Какие-то слова ты повторял,
Но так как в той же, старой, был одежде,

Значенья этих слов не понимал.
Ты говорил, что, Время проклиная,
Не только Время этим обижал.

О да, конечно! Зная иль не зная –
Тут одинаковый тебе укор, –
Ты жил, Того страданья умножая,

Кто за тебя страдает – до сих пор…
Вся жизнь твоя – лишь самолюбованье,
Вот человеческий мой приговор.

Ты дал Ему великое страданье…»
Тут океанец, что-то вдруг поняв,
Вскочив на кучу, с горестным стенаньем

В густые волны бросился стремглав
И в глубину тотчас же погрузился.
Дант недоволен был: «Ну что за нрав!

Совсем как мячик в океан скатился.
Не вынырнет ли он? Я подожду.
Ведь не дослушал, даже не простился…

Нехорошо же, если так уйду».
Тот вынырнул и, в длительном томленьи,
Стенал: «Я понял, понял всю беду!

Я был не прав! Не надо мне прощенья!
Я не хочу прощения! Клянусь
Вот в это незабвенное мгновенье,

Что к прежнему себе я не вернусь!
Пусть за меня Он больше не страдает.
Прощенья не прошу, боюсь, боюсь!»

Обрадовался Дант: «Он понимает!»
И крикнул уплывающему вслед:
«Не бойся! Ты прощен! Он всё прощает!»

Прислушался: что ж он? Ответа нет.
Волна вернулась и вздыбилась снова.
Дант слушает: не будет ли ответ?

Но ничего. Ответа – никакого.
Еще волна. Лишь пена на гребне.
«Нет, моего не услыхал он слова, –

Дант проворчал. – Остался в глубине.
Я слишком резок был с ним, очевидно,
Вот он, бедняга, и погиб в волне…

Уж это, право, как-то и обидно.
Да у меня – откуда этот пыл?
Принялся я за обличенья… Видно,

Меня своим он пылом заразил.
Ведь первый этого куда похуже,
А с ним я все-таки милее был…

Какая тьма, однако… Да и лужи…
Вот, поживи-ка в эдакой стране!
Вода не замерзает, хоть и стужа…»

Он прислонился к каменной стене,
Всё время сам с собой о чем-то споря:
«И нужно было ввязываться мне!»

Жалел о неприятном разговоре.

Приложение

Владислав Ходасевич. З. Н. Гиппиус. Живые лица

З. Н. Гиппиус. Живые лица. I и II т.т. Изд. «Пламя». Прага, 1925 г.

«Суд истории нелицеприятен». Да. Но для того, чтобы он был справедлив, одной воли к нелицеприятию мало. Чтобы судить верно, история должна опираться на документы и сведения, добываемые от современников данного лица или события. Без того все ее оценки не стоят ничего. Пока совершается этот «процесс первоначального накопления», историк, в сущности, не может разбираться в качествах собираемого материала. В этом периоде он подобен Плюшкину: его добродетель – жадность. Только после того, как материал накоплен, начинается пресловутый «суд». Дело его – разобраться в документах и показаниях, отделить правду от лжи, точное от неточного и проч. Тут и сами свидетели попадают под тот же суд.

Под общим заглавием «Живые лица» З. Н. Гиппиус собрала свои литературные воспоминания. Отдельными очерками они ранее появлялись в разных журналах и сборниках. Кое-кто из людей, упоминаемых З. Н. Гиппиус, еще живы, иные умерли лишь недавно. Но я не буду касаться вопроса о своевременности появления в печати этих мемуаров. Меж тем как обыватель в ужасе, не лишенном лицемерия, покрикивает: «Ах, обнажили! Ах, осквернили! Ах, оскорбили память!» – историк тщательно и благодарно складывает эти воспоминания в свою папку. Его благодарность – важнее обывательских оханий. Кроме того, наше время, условия нашей жизни – неблагоприятны для рукописей. Сейчас печатание мемуаров – единственный верный способ сохранить их для будущего.

Все это я говорю потому, что на книги З. Н. Гиппиус не могу не смотреть прежде всего как на ценнейший мемуарный материал. Конечно, они написаны в литературном смысле блестяще. Это и сейчас уже – чтение увлекательное, как роман. Люди и события представлены с замечательной живостью, зоркостью, – от общих характеристик до мелких частностей, от описания важных событий до маленьких, но характерных сцен. Но, несомненно, свою полную цену эти очерки обретут лишь впоследствии, когда перейдут в руки историка и сделаются одним из первоисточников по изучению минувшей литературной эпохи. Пожалуй, точнее сказать: двух эпох.

Сколько людей прошло перед Гиппиус! Плещеев, Вейнберг, Суворин, Полонский, Григорович, Горбунов, Майков, Минский, Андреевский, Чехов, Толстой, Розанов, Брюсов, Сологуб, Блок, Андрей Белый, Игорь Северянин! Один этот перечень (сокращенный к тому же) указывает на огромный круг ее наблюдений. И все эти люди показаны не в недвижных «портретах», а в движении, в действии, в столкновениях. А сколько событий, кружков, собраний! Тут и пятницы у Полонского, и зарождение и история Религиозно-философских собраний, и среды Вяч. Иванова, и ранние сборища московских декадентов, и редакции «Северного вестника», «Нового пути», «Вопросов жизни», «Весов».

188