Схватило, заперло, оставило
Многоголовое Оно.
В холодной келье замуравило
Мое последнее окно.
О, пусть бы яма одинокая,
И темь, и тишь, и холод плит…
Но я не знал, что Красноокое
Меня и с Ним разъединит.
Разъединило! Нету доступа
Ему ко мне и мне к Нему.
Не уловлю я легкой поступи
И уст к одежде не прижму…
И если в келью позабытую
Он постучит ко мне: открой!
Как я открою дверь забитую
Моей слабеющей рукой?
1919
…На танцульке в Кронштадте сильно выпивший матрос, обиженный отказом барышни, сорвал икону Божьей Матери и принялся с нею выплясывать. Через час он умер.
Легенда (или правда) наших дней
Впереди 12-ти не шел Христос:
Так сказали мне сами хамы.
Зато в Кронштадте пьяный матрос
Танцевал польку с Прекрасной Дамой.
Говорят, он умер… А если б и нет?
Вам не жаль Вашей Дамы, бедный поэт?
Апрель 1919
СПБ
А. и Л.
Она его тогда узнала…
И он любил ее тогда.
Каким дождем их осверкала
Любви восходная звезда!
И вот прошло, и стало былью.
Не любит он, не любишь ты…
И затянулись серой пылью
Их лиц ужасные черты.
Какая чья-то синяя гримаса,
Как рана алая стыда,
Позорный облик Хобиаса
Преследует мои года.
И перья крыл моей подруги,
Моей сообщницы, – Любви,
И меч, и сталь моей кольчуги,
И вся душа моя – в крови.
Мы побеждаем. Зори чисты.
Но вот опять из милых глаз
Большеголовый, студенистый,
Мне засмеялся – Хобиас!
В углу, под образом
Горит моя медовая свеча.
Весной, как осенью,
Горит твоя прозрачная душа.
Душа, сестра моя!
Как я люблю свечи кудрявый круг
Молчу от радости,
Но ангелы твои меня поймут.
6 марта 1919
…И не пожрет тебя победный
Всеочищающий огонь –
Нет! Ты утонешь в тине черной,
Проклятый город…
1909. «Петербург»
В минуты вещих одиночеств
Я проклял берег твой, Нева.
И вот, сбылись моих пророчеств
Неосторожные слова.
Мой город строгий, город милый!
Я ненавидел, – но тебя ль?
Я ненавидел плен твой стылый,
Твою покорную печаль.
О, не тебя, но повседневность
И рабий сон твой проклял я…
Остра, как ненависть, как ревность,
Любовь жестокая моя.
И ты взметнулся Мартом снежным,
Пургой весенней просверкал…
Но тотчас, в плясе безудержном,
Рванулся к пропасти – и пал.
Свершилось! В гнили, в мутной пене,
Полузадушенный, лежишь.
На теле вспухшем сини тени,
Закрыты очи, в сердце тишь…
Какая мга над змием медным,
Над медным вздыбленным конем!
Ужель не вспыхнешь ты победным
Всеочищающим огнем?
Чей нужен бич, чье злое слово,
Каких морей последний вал,
Чтоб Петербург, дитя Петрово,
В победном пламени восстал?
Апрель 1919
С.-Петербург
Казалось: больше никогда
Молчания души я не нарушу.
Но вспыхнула в окне звезда, –
И я опять мою жалею душу.
Всё умерло в душе давно.
Угасли ненависть и возмущенье.
О бедная душа! Одно
Осталось в ней: брезгливое презренье.
Из тяжкой тишины событий,
Из горькой глубины скорбей,
Взываю я к Твоей защите.
Хочу я помощи Твоей.
Ты рабьих не услышишь стонов,
И жалости не надо мне.
Не применения законов –
А мужества хочу в огне.
Доверчиво к Тебе иду я.
Мой дух смятенный обнови.
Об Имени Своем ревнуя,
Себя во мне восстанови.
О, пусть душа страдает смело,
Надеждой сердце бьется вновь…
Хочу, чтобы меня одела,
Как ризою, – Твоя любовь.
17 октября 1919
Есть сад… Никто не знает
О нем – лишь я да ты.
Там ныне расцветают
Волшебные цветы.
Они разнообразны,
Красивы – и смешны,
Но все, хотя и разны,
Таинственно-нежны.
И все они мне милы,
Все милы мне, как ты.
Сама любовь взрастила
Волшебные цветы.
Октябрь 1919
«…почтительнейше билет возвращаю…»
(Ив. Карамазов)
Не только молока иль шеколада,
Не только воблы, соли и конфет –
Мне даже и огня не очень надо:
Три пары досок обещал комбед.
Меня ничем не запугать: знакома
Мне конская багровая нога,